Сдались революционерам и полицейские 1-го участка Адмиралтейской части под руководством пристава подполковника Василия Эдгарда. Он приказал не открывать огня по восставшим и в случае прихода солдат сдать им оружие. Полицейские утром 28 февраля разбежались, а Эдгард благополучно добрался до Таврического дворца. Множество других офицеров и городовых пытались сдаться или перейти на сторону революции. Так, полицейский надзиратель Александр Рябов переоделся в штатское и вышел на улицу с красным флагом, успешно сдавшись восставшим. Одна из свидетельниц позже показывала: «Я видела, как Рябов с красным флагом вышел из своей квартиры к толпе народа и заявил про себя, что он околоточный надзиратель и готов идти с народом». По словам одного из рабочих, ещё осенью 1916 года Рябов говорил, что «в случае революции он первым бы стал на сторону революционеров». Показания свидетелей передали и реакцию восставшего народа на переход Рябова: «Его хотели убить, но очень многие вступились за него и его оставили», «толпа хотела его убить, но я уговорил не трогать его», «его хотели убить, но я уговорил оставить Рябова». Рябов указал революционной толпе адреса других надзирателей. Отдельные городовые переходили на сторону революции, помогали восставшим получать доступ к оружию и участвовали в арестах других полицейских.
В решающие дни Февральской революции с утра 27 февраля 1917 года полицию в Петрограде убрали с улиц и сконцентрировали в участках. Восставшие горожане и солдаты стали нападать на городовых и громить полицейские участки. Низкий престиж полиции и недовольство обывателей её действиями способствовали этим погромам и охоте за городовыми. Полицейских сбрасывали с крыш, откуда некоторые пытались вести огонь по революционным отрядам. Некоторых сдавшихся расстреливали на месте.
Многие полицейские добровольно шли сдаваться в штаб восстания в Таврическом дворце, но по пути их убивали. Аресты и убийства шли на квартирах полицейских. Некоторые убитые всплыли весной в Неве. Были арестованы более 600 полицейских. Около 60 арестованных были ранены.
Часть полицейских под воздействием успешного восстания в столице сознательно перешла на сторону революции. Ещё днем 27 февраля 1917 года пристав Касаткин приказал своим подчиненным не сопротивляться, если толпа будет штурмовать 4-й участок Петроградской стороны. Дореволюционный авторитет Касаткина и нежелание оказывать сопротивление позволили спасти участок от погрома. Проходившие мимо рабочие говорили: «Этот участок трогать не надо, в нас никогда не стреляли». Вечером Касаткин стал инструктировать подчинённых о переходе на сторону новой власти: «…собрав своих помощников и надзирателей[,] сообщил им полученные мной сведения и рекомендовал при приходе к нам представителей рабочих заявить, что мы все присоединяемся к новому строю и сдать оружие». Полицейские по приказу пристава разоружились. Рабочие, которых дожидался Касаткин, так и не появились, и вечером участок обстреляли солдаты, затем он был захвачен и подожжён. Организованная капитуляция не произошла. Полицейским удалось уйти через черный ход.
Арестованные городовые в Таврическом дворце, 1917 год
В ночь на 18 октября 1905 года, накануне публикации царского Манифеста об учреждении основных свобод, в 3 часа в дежурной комнате при управлении I участка Адмиралтейской части между околоточными надзирателями Михаилом Савиновым и Яном Курме произошла ссора. В сводке Министерства юстиции позже указали: «Находя, что Манифест „не должен повести к распущенности народа, и что он как русский, православный человек всегда готов защитить грудью русского ЦАРЯ и не может быть заодно с изменниками ГОСУДАРЯ ИМПЕРАТОРА“, Савинов стал кричать на Курме, говоря: «Ты латыш, изменник, всегда кричал о свободе и подстрекал к этому городовых». Курме обратился к приставу: «Если Савинов будет мне говорить еще дерзости, то я за себя не ручаюсь». Савинов продолжил ругать Курме, последний попытался достать из ящика стола револьвер, но его остановил пристав. Савинов в ответ произвел три выстрела в Курме из револьвера, убив на месте. После Савинов утверждал, что Курме успел произвести в его сторону несколько выстрелов.
В конце 1904 года и в 1905 году часть столичных полицейских пыталась создать подпольный «профсоюз». Между полицейскими участками рассылались анонимные письма, но их авторство полицейское начальство так и не установило. Подпольный кружок полицейских не раскрыли. И в 1905 году, и накануне 1917 года недовольство экономическим положением могло перерастать в оппозиционные убеждения.
В годы Первой мировой войны начался рост оппозиционных настроений столичных полицейских. Некоторые из них даже помогали рабочим выявлять секретных осведомителей. Многие шли служить в полицию не из-за лояльности царскому режиму, а чтобы не попасть на фронт. В рядах полиции было много немотивированных сотрудников, которые тяготились непрестижной работой и не были лояльны режиму. Ждать от них стойкости и усердия в подавлении революционного движения не приходилось. После победы Февральской революции 1917 года горожане нередко писали коллективные заявления в защиту «своих» полицейских, подчеркивая, что те были «хорошими людьми» и работали в полиции не по призванию, а ради работы, приносящей хоть какой-то заработок.
Городовой отдаёт честь красному флагу во время протестов 1905 года
«Плохой» полицейский, с точки зрения обывателя, был груб и придирчив. Он вымогал взятки. В случае отказа доводил дело до штрафа. Получал даром алкоголь. Шил одежду у портных за полцены. Спекулировал товарами. При этом моральная нечистоплотность могла соседствовать с отличным выполнением служебных обязанностей.
«Хорошие» с точки зрения простого человека полицейские были вежливыми и обходительными. Их отличало чувство справедливости. Не пускали в дело кулаки. Не брали взяток. Получали по традиции «праздничные» но не вымогали их, либо вообще отказывались. Были религиозными. Обыватели, прежде всего, ценили вежливость и некоррумпированность.
Была также категория «хороших плохих» полицейских, соединявших черты первых двух групп. Они могли не вымогать взяток с одних горожан, но брать деньги с других. С одними быть вежливыми, но грубыми с другими.
Горожане начала XX века нередко положительно оценивали деятельность полицейских. Уважением в Петрограде пользовался, например, пристав 4 участка Петроградской стороны Владимир Касаткин. Он хорошо относился к жителям и просителям, старался им помочь. По утверждениям некоторых жителей, он даже выплачивал неимущим средства на лекарства. Рабочие района относились к нему с симпатией.
Деньги на секретную агентуру систематически разворовывали. Полицейские офицеры могли создавать вымышленных агентов и присваивать выдаваемые им деньги. Так, киевский подполковник Кулябко таким образом присвоил 30 тысяч рублей суммарно — это огромная сумма, порядка 35 миллионов современных рублей.
В полицейских управлениях могли складываться целые теневые группы, которые влияли на продвижение «своих» и заставляли других полицейских быть участниками преступных схем. Член Совета при министре внутренних дел Николай Зайончковский в докладе о деятельности московской полиции в 1906-1907 годах приводит цитату полицейского служащего: «Я не уверен, что уцелею, если что либо расскажу… из полиции лишь те торжествуют, которые идут за одно с Градоначальником, а все прочие не видя пощады и напуганные увольнениями… пребывают в паническом страхе».
В Санкт-Петербурге группировку «оборотней в погонах» возглавлял полицмейстер Васильевского острова Галле. Проверки и расследования коррупционных схем нередко наталкивались на «заговор молчания»: полицейские не хотели или не решались давать показания на коллег.
Отчеты указывали на двусмысленное положение честных правоохранителей. Делопроизводитель санкт-петербургского градоначальства Николай Жедёнов, черносотенец по убеждениям, написал в докладной записке о злоупотреблениях: «У многих порядочных чинов в С-Петербургском Градоначальстве и Полиции наболело достаточно на душе от необходимости или содействовать начальникам в преступлениях или, с удалением за нежеланием сего от должности, терпеть нужду с семьею… но не у всех имеется достаточно гражданского мужества, чтобы решиться лучше на увольнение от должности, чем на участие в преступлениях, и поэтому очень многие ждут не дождутся того счастливого момента, когда явится возможность избавиться, наконец, от хищников начальников и по совести исполнять долг службы».
